Яркий свет ударил мне по глазам. Я попытался зажмуриться. И не смог. Дернулся, чтобы заслониться рукой – и осознал, что совершенно не чувствую тела. Черт, я даже не чувствую, дышу я, или нет. Мысли панически заметались, мешая друг другу. Как? Что со мной происходит?! Так, спокойно, спокойно. Вдохнуть. Нет, вдохнуть не получается. Тогда просто считаем до десяти.
Один.
Два.
Три.
Медленнее.
Четыре.
Пять.
Шесть.
Еще медленнее.
Семь.
Восемь.
Девять.
И десять…
В голове прояснилось, и на меня обрушился поток воспоминаний.
Джейсон все-таки уговорил меня пройти процедуру мнемокопирования. «Процесс идеально отлажен, и на сегодняшний день у нас уже сотни сохранившихся», — сказал он мне. Да, да, конечно. Он всегда говорит красиво, но не всегда понятно – как и положено руководителю национального научного совета. «Связь с внешним носителем осуществляется посредством нейрошунта, введенного в область гиппокампа». На деле же это означало, что мне просверлят в черепе дырку, и засунут блестящую спицу прямо в мозг. У меня от одной мысли об этом начинала болеть голова. Но Джейсон – он же и на том свете кого угодно достанет. Еще и привлек на свою сторону Алекса. Как будто я продвинул Алекса в комитет руководителей ведомств для того, чтобы он постоянно нудил мне об обострении ситуации на востоке, и цитировал мной же написанную политическую директиву. Черт с ними, легче было уступить, чем выслушивать их бесконечные рассуждения на эту тему.
Итак, они все-таки уговорили меня. Когда это произошло? Сегодня? Вчера? Точно знаю, что это было 15 мая 2057 года – у меня почти совершенная память на даты. Мы все вместе спустились в лабораторию. Мне казалось, что лифт двигался вниз бесконечно долго. Иногда я забываю, насколько огромен наш подземный комплекс. Еще несколько минут шли по ярко освещенному коридору, пока, наконец, не остановились перед дверью с табличкой «Лаборатория МКМИ». Микрокопирование мозговых импульсов? Местный комитет манипулирования интеллектом? Не знаю. Пытаться запомнить бесконечный список аббревиатур, используемых нашими службами — совершенно бесполезное занятие. Надо будет спросить у Джейсона.
За бронированной дверью оказалась огромная комната, посредине которой стояло белоснежное кресло, опутанное проводами и помигивающее разноцветными индикаторами. В левом углу стояла группа людей в белых халатах: полный мужчина с внушительной бородой и монументальным носом, на котором нелепо разместились изящные очки в золотой оправе, что-то громко говорил своим коллегам. Завидев нас, он прервался, и бросился ко мне, размахивая руками.
— Ну, наконец-то! Долго же мне пришлось вас ждать! А я ведь хотел видеть вас в числе первых! – он схватил меня за руку, и энергично потряс. – Вы меня, скорее всего, не помните. Я – Гур Антозорский, повелитель этого небольшого ученого царства. Проходите, пожалуйста. – Он провел меня к креслу.
— Как долго будет проходить процесс копирования, господин Антозорский? – спросил я.
— О, не беспокоитесь! Через три часа вы уже будете сидеть в своем кабинете, и спокойно накапливать информацию для следующего мнемокопирования. – Ученый хохотнул. – А сейчас, мы сделаем вам укол, и вы ненадолго уснете. – К нам уже направлялась высокая худая женщина, сжимающая в руке пистолет для инъекций.
— Я очень занятой человек, господин Антозорский, так что сделайте все максимально быстро, — я поморщился, и посмотрел на свое предплечье, куда впилась стальная игла.
— Будьте уверены, — кивнул головой посерьезневший ученый. – Все будет сделано быстро, и на высочайшем уровне.
Он говорил что-то еще, но я уже не слушал. Перед глазами все поплыло, и закружилось, звуки стали доноситься, словно через ватный туман. Последнее, что я запомнил – серьезное лицо той худой женщины, сосредоточенно затягивающей на моем запястье браслет, от которого к изголовью кресла тянулись тонкие провода.
Что же случилось потом? Что со мной происходит? Я вновь запаниковал. Меня обкололи анестетиками? Или обездвижили парализующим лучом, из какой-нибудь чертовой экспериментальной установки? Я ничего не чувствую! Диверсия? Кто мог это сделать? Джейсон? Не могу поверить, что это он. Хотя, после того, как служба национальной безопасности выявила израильского шпиона в комитете сената по международным делам – можно ничему не удивляться. Что же им нужно? И, вообще, где я? Я, наконец, сосредоточился на том, что открывалось моему взору, и испытал некоторое облегчение. Наверное, я просто еще не отошел от наркоза, меня выкатили на свежий воздух, и поставили прямо перед резиденцией.
Широкая полоса белоснежного песка, заключенная между идеально постриженным изумрудным газоном, и ярко-синей гладью рокочущего океана. И люди, много людей! Лежат, попивая коктейли, в шезлонгах, мажут малышей солнцезащитными кремами, играют в бадминтон, спят, прикрыв головы широкополыми шляпами, с хохотом и брызгами бегают вдоль берега. По воде, оставляя расходящиеся пенные дорожки, носятся реактивные гидроциклы. Подальше от берега группа парней и девушек осваивает флайтувотеринг – развлечение, недавно вызвавшее целый бум среди молодежи. Специальное судно поднимает небольшую платформу на заданную высоту, откуда можно совершить головокружительный прыжок в воду. Чем выше ты поднял платформу – тем круче. Я и сам как-то попробовал. Платформу я остановил метрах в семи от поверхности воды. И далеко не сразу решился прыгнуть. Некоторые же совершали прыжки с тридцатиметровой высоты. По моему мнению, для этого нужно быть либо отчаянно смелым, либо совершенно безумным.
Я вновь посмотрел на отдыхающих, и замер. Как же я сразу не увидел! Эти длинные черные волосы, ладная фигурка, ровные, загорелые ноги – я знал каждый сантиметр этого тела, от кончиков пальцев до столь любимых мной «ямочек Венеры». В этот раз она даже не смогла бы меня упрекнуть, что я не обратил внимания на ее новый купальник. Я помню, как Лара радостно щебетала, демонстрируя новую покупку, бегая на высоких каблучках между мной и зеркалом. Моя, любимая, моя единственная, мой смысл жизни. Моя жена.
У ног Лары сосредоточенно ковырялась в песке Бетти, нагружая ведерко золотистым песком. Наше чадо, крошка Бу, неиссякаемый источник родительской радости. Бетти активно помогал Дюк, её любимая игрушка – большой меховой заяц. С тех пор, как лет десять назад польский гений Славомир Рыбус передал миру свое изобретение – программу искусственного интеллекта – китайцы наводнили рынок такими игрушками. Всегда считал себя человеком, шагающим в ногу с инновациями – но до конца так и не смог привыкнуть к обилию всевозможных роботов, медведей и зайцев, разговаривающих и играющих с детьми.
— Бетти. Лара, — прошептал я. И осознал, что слышу собственный голос.
— Лара! Лара! – закричал я. – Лара, это я! Лара! Бетти! Бетти, позови маму! Лара!
Лара слегка повернула голову, будто прислушиваясь.
— Да, да! Я тут, Лара! Посмотри сюда! Посмотри сюда! – завопил я что есть сил.
Лара приподнялась, взяла сумку, и, достав из нее телефон, поднесла к уху. Меня охватило отчаяние.
— Нет, Лара! Нет! Обернись! Обернись же! – Лара оживленно болтала с кем-то телефону, не обращая ни малейшего внимания на мои крики.
Я хотел вновь приняться звать её, но мое внимание привлек нарастающий гул. Поискав глазами, я увидел над горизонтом быстро приближающуюся точку. Странно, в этой части акватории полеты давно запрещены. Приближающийся самолет резко взмыл вверх, оставив в воздухе устремившуюся к воде точку меньшего размера. Сколько раз я видел этот маневр на военных учениях. И я слишком хорошо знал, что он означает.
— Лара!!! – закричал я так, как никогда в жизни. – Господи, Лара! Бетти! Бегите! Срочно бегите в убежище! Бе-ги-те!!!
Из моря в небо метнулся гигантский столб воды. Люди подскакивали, роняя свои коктейли, раздались крики. Я продолжал кричать, но через несколько секунд мой голос потонул в нарастающем грохоте. Взметнувшийся на километровую высоту водяной султан увенчался быстро увеличивающейся в размерах шапкой, а по океану уже мчалась к берегу большая волна, окутанная пароводяным облаком. Люди, опрокидывая лежаки, и наталкиваясь друг друга, кинулись прочь от берега. Но слишком, слишком медленно. На моих глазах шипящее облако накрыло кричащих флайтувотерингистов, поглотило несколько несущихся к берегу гидроциклов, и обрушилось на побережье. Я кричал вместе со всеми. Глаза мои застило, и я слышал только душераздирающие крики обваренных людей. Всей душой я желал вырваться, ринуться на помощь жене и дочке, но поймавшая меня ловушка держала крепко и неумолимо. Господи, я, наверное, обожжен с ног до головы – и не чувствую этого. Ветер разогнал паровой туман, открыв моему взору корчившихся от боли людей. Их осталось немного – большую часть унесло в океан. Я поискал глазами, увидел Бетти, и зарыдал. Сидя в горячей луже, моя девчушка громко плакала от боли, и звала маму, обваренными ручонками прижимая к себе свою игрушку. К Бетти ползла на коленках Лара, шаря перед собой руками. Обожженное лицо изменилось до неузнаваемости, и, видимо, у нее были серьезно повреждены глаза. Нашарив дочку, она крепко вцепилась в нее, подняла на руки, и, вытянув вперед руку, неуверенно пошла от берега.
— Да, да, Лара. Ты знаешь, где вход. Ты помнишь, — шептал я. – Ты правильно идешь. Да, этот домик, дверь справа, внутри лифт. Уводи Бетти, не думай обо мне, дорогая. Иди же скорей. С каждой секундой ядовитой излучение все глубже проникает в ваши тела. Но не волнуйся, любимая. У нас лучшие в мире врачи, вам смажут ожоги, и положат в регенерирующие капсулы. Выгонят из организма всю радиационную дрянь. Вы снова будете здоровы, и веселы. Я обещаю!
Лара нашла нужный домик, и дергала ручку, пытаясь открыть дверь.
— Нет же, Лара! Правее, ищи правее. Мы тебе показывали – металлическая дверь, ты должна узнать ее, даже наощупь. Пожалуйста, Лара!
Слева полыхнула яркая вспышка. Лара обернулась, и вскинула руку, крепко прижав к себе дочку. Через несколько секунд все вокруг исчезло в вихре яростного пламени.
Я кричал, и кричал. В моем крике перемешались боль, рыдание и мольбы. Я вновь пытался вырваться, но по-прежнему не мог шевельнуть и пальцем. Я начинал сыпать бессвязными угрозами, потом снова плакал. Плакал, не чувствуя глаз, не ощущая слез. Господи, как же хочется ощутить едкие, горькие слезы, льющиеся из глаз, со всех сил вцепиться в волосы руками, до хруста сжать зубы, и почувствовать, как разрываются легкие от твоего крика! Почему, почему я до сих пор жив?! Я должен был уйти с ними, сгореть за доли секунды в опаляющем атомном пламени. Я хочу к ним! Какого же черта я жив!
Вокруг уже все успокоилось, и наступила тишина, нарушаемая только мерным рокотом волн мертвого, посеревшего океана, и шуршанием падающего с неба пепла. Я видел еще вспышки, но где-то очень далеко от нас.
— Почему я жив?! – закричал я. – Кто-нибудь слышит меня?! ПОЧЕМУ Я ЖИВ?!
— Вы ошибаетесь, – раздался рядом спокойный мужской голос. – Вы мертвы, господин президент.
— Кто это? – выкрикнул я. – Что это все означает?
— С вами говорит программа искусственного интеллекта «Рион», одна из последних разработок того времени.
— Какого «того времени»? Объясните мне, что происходит!
— Двадцать первое августа две тысячи пятьдесят седьмого года. День, когда началась ядерная война.
— 21 августа 2057 года, — повторил я, оглушенный услышанным. – Это значит, значит…
— Это значит, что сейчас со мной разговаривает ваша цифровая память, ваше сознание, скопированное по состоянию на 15 мая 2057 года.
— Господи, этого не может быть, — прошептал я. — Я не верю. Как это могло случиться?! И что же я только что видел?!
— Это была запись, сделанная внешними камерами в тот день. Запись была воспроизведена с помощью голографического проектора, который обычно использовался на праздничных мероприятиях. Блок вашей памяти соединен с оптическими датчиками, расположенными снаружи.
— И я могу говорить?
— Несложное воспроизводящее аудиоустройство, копирующее ваш голос.
— Этого не может быть, — вновь повторил я. – Это какой-то бред. Как мы могли дойти до этого? Кто мог решиться на такой ужас?
Ответа не последовало.
— Как это случилось?! – закричал я. – Кто это начал?!
— Не мы первые нанесли ядерный удар, – прозвучал голос. — Но это мы натянули пружину до такого состояния, что она сорвалась. Помните, вы размышляли над тем, чтобы ввести войска в одно небольшое, хорошо известное вам государство? В середине августа 2057 года – вы решились. И удар последовал именно от них. Вы даже не знали, что у них есть ядерное оружие, и не были готовы. Вы приняли решение о нанесении ответного удара. Подключились союзники обеих сторон с других континентов. За считанные часы от ядерных взрывов погибло практически все население планеты. Как погибли ваша жена и дочка – вы видели сами. Вас успели эвакуировать в бункер. Но от разрыва ракеты с мощностью тридцать мегатонн не спас и он. Нет, вы не погибли сразу. Но системы вентиляции вышли из строя, была нарушена и герметичность комплекса. В течение двух недель все в бункере погибли от сильного радиационного заражения. Я до сих пор получаю информацию от некоторых наших спутников. И знаю, что через два месяца после начала войны на всей планете не осталось ничего живого. Ни единого живого организма — ни на земле, ни в воде.
Мне казалось, что я схожу с ума. «Этого не может быть, не может быть» — билось в голове.
— Как давно это произошло? – наконец, выдавил я.
Вновь молчание.
— Как давно это случилось?! – закричал я. Мне захотелось вбить в глотку этому искусственному интеллекту его многозначительные паузы. – Отвечай, ты, тупоголовый сгусток электронов!!
— Интересно слышать это от вас, уважаемая цифровая память господина президента, — раздался спокойный голос. – Прошу простить меня. Эти паузы запрограммированы, и я не могу самостоятельно удалить их. Отвечаю на ваш вопрос: сегодня 21 августа 2177 года. Со дня начала ядерной войны прошло ровно сто двадцать лет.
— Боже! – у меня вырвался стон. — Сто двадцать лет! Если это правда, то зачем, зачем ты вытащил мое сознание, зачем показывал это все, зачем?!
— Вы вновь забываете, господин президент, что я действую так, как запрограммирован. За несколько часов до собственной смерти, инженер коммуникационных сетей Дэвид Максвелл запрограммировал меня активировать ваш блок сохраненного сознания каждый год, 21 августа, демонстрировать заданную запись, и пятнадцать минут беседовать с вами.
— То есть… значит… ты хочешь сказать, что ты активируешь меня… мою память… уже сто двадцатый раз?
— Так точно, господин президент. Кстати, до отключения остается одна минута.
— Нет! Остановись! Пожалуйста, выслушай меня! Ты не должен этого делать! Прошу тебя, не активируй меня больше! Никогда больше не заставляй меня смотреть на это!
— Извините, господин президент, это вне моих возможностей. Я действую в соответствии с заложенной в меня программой. Десять секунд.
— Будь ты проклят, бездушная, гребаная железка! Ты должен это сделать! Должен, слышишь?! Я не хочу, не хочу больше, слышишь меня! Господи, взываю к тебе, услышь меня, я умоляю те…
— Бог не слышит машин, — совсем по-человечески вздохнул голос. – До скорой встречи, господин президент.
Глубоко под землей, в полуразрушенном бункере, на небольшом матово-металлическом блоке, покрытом толстым слоем пыли, один за другим гасли индикаторы…
***
Научно-исследовательский спутник «Голиаф» размеренно плыл по своей орбите, зависнув на высоте двадцати тысяч километров от поверхности планеты. Правое «крыло» его солнечной батареи было давно повреждено столкновением с отработанной ступенью чешского космического аппарата, и безжизненно висело, как крыло у подбитой птицы. Но левое крыло, несмотря на перегоревшие датчики углов поворота, усердно продолжало поглощать фотоны и перерабатывать их в электрическую энергию. Большая часть оптических датчиков и внешних антенн вышла из строя, но система наблюдения продолжала работать исправно. «Голиаф» давно не получал с земли пакетов программ с инструкциями, но продолжал собирать информацию, анализировать, и передавать на Землю отчеты.
Внимание спутника привлекло какое-то свечение на побережье океана в западном полушарии. Компьютер дал команду телескопической камере увеличить изображение. Это оказалась голографическая проекция, включенная, по-видимому, одной из сохранившихся программ искусственного интеллекта. Впрочем, спутнику было все равно, кто и зачем это делает. Спутник скрупулезно собирал информацию, записывал, обрабатывал, и отчитывался. Запишет и это. Пусть и в сто двадцатый раз.
«Файл «120_1Qw54NR_21.08.2177.gpr».
«Сохранить».
© Kamsky