ДядьМитя

1

Старенькая тентованная "Газель" летела по проселочной дороге. Не пылила, не дребезжала, а именно летела. Машину свою дядьМитя любил, хотя, скорее не любил, а считал такой же частью себя, как ноги или руки, и ни за что не позволил бы ни рукам, ни ногам, ни "Газели" забарахлить. "Ну, добрался",- сам себе вслух сказал дядьМитя , когда, перескочив через мост над речкой, увидел раскинувшееся по огромному зеленому долу родное село. На въезде, под белым знаком с надписью "Нижне-Полежаевка" курил дед с медово-жёлтыми никотиновыми усами. Он, издалека заприметив "Газель", суетливо вскочил, выбежал на дорогу и замахал руками.
ДядьМитя притормозил, разглядывая старика.
— Андреич, ты чего?
— Ооо, дядьМить, привет! Давно тебя не было! Подвези, а то я, поди, час уже тут сижу!
— Залазь.
Минуты две они ехали молча, но потом старик не утерпел, и полез с расспросами.
— Так ты где был-то, дядьМить?
— В Москве, Андреич, на халтуре, как всегда. Шифер фермер Степанов заказывал. Ну дык я и в Москву кой-чего отправил, и шифер Степанову привёз по такой бросовой цене, что тот на радостях мне ещё пару тысяч накинул. Теперь точно можно месяц, а то и больше, ничего не делать.
[next]

— Ды ты и так не делаешь ничего, дядьМить. Съездил, отвёз-привёз, копейку свою заработал и сидишь.
— Не завидуй, Андреич. Работы разные у всех бывают. А ты думаешь, лучше б я на тракторе с утра до ночи за 5 тысяч пахал? Нет, не моё это. Cам-то откуда бредёшь?
— Грибы ходил посмотреть. Начал за лесопосадками у нас, у поля, а потом вот забрёл аж сюда, до въездной дороги.
— Набрал хоть сколько?
— Да нету нихрена. Только зря пролазил да ноги вымочил. Расскажу сейчас смешное, ага. Я закурю твоих, с фильтром, дядьМить?
ДядьМитя молча пододвинул деду пачку. Тот долго чиркал спичками, потом шумно раскуривал. Попыхтел, плюнул в открытое окно, оторвал у сигареты фильтр и, улыбаясь, затянулся.
— Ерунду какую-то куришь, дядьМить. Не пробирают вообще. Я вот помню, году в тыщща девятьсотдевяносто.. не помню, хорошие сигареты в магазин к нам привозили. В пакетах.
— В каких пакетах?
— В целлофановых. Они там скрученные, как лапша лежали. "Прима", что ли, вроде так. Вот такую оторвёшь, сколько надо, и куришь досыта. Вот то были сигареты, да!
— Андреич, ты смешное рассказать хотел.
— Да, да. Дык вот: позавчера дед Казьмин с мужиками пошёл в лес, что у поля, тоже по грибы. Шли они, шли, нету ничего. А Казьмин в сторонку, в сторонку, да так и ушёл куда-то. Мужики умаялись, собрали всего ничего, кто три гриба, кто четыре. А тут из орешника выходит Казьмин, и у него — мужики аж ахнули — цельная корзина белых. С верхом! "Где набрал, где такое?", — заполошились мужики. "Хех", довольно ухмыльнулся Казьмин, "Видели, откуда я выбрался? Вот через орешник метров триста пройдёте, и там полянка. Ребята, хоть косой коси! Удачи вам, а я домой."
Дед Андреич затрясся мелким смехом, взял у дядьМити ещё одну сигарету, потом подумал, достал свою и снова закурил.
— И что ты думаешь, дядьМить? Они три часа ходили, и влево, и вправо на триста метров, Калязин Сашка вообще к речке ушёл. Ничего нет. Ну, плюнули, конечно. А Сашка и говорит: "А пойдём-ка, мужики, к Казьмину. Картоха у него есть, я домой за чекушкой забегу, нажарим картохи с грибами, да посидим, Казьмин-то не прогонит." И пошли они. Сашка со скандалом у дуры своей бутылку-таки отбил.
Андреич выбросил окурок в открытое окно, приосанился повернулся к дядьМите и продолжил.
— Заходят, значится, на двор, а там Казьмин, пьяный уже, сидит со своим котом на крыльце, возле него эта корзина с белыми грибами. Увидал мужиков, смеётся взахлёб, аж до слёз. Те не поймут в чём дело. Сашка бутылку Казьмину показывает, кивает, мол, давай, Казьмин, грибами делись, лезь за картохой в погреб. Ну тут Казьмин со смеху и повалился. Прям на кота. Кот кинулся, лбом в корзину — бах, и перевернул её. Мужики тоже чуть не заплакали. От обиды.
Андреич снова захихикал. ДядьМите уже не терпелось дослушать, и он толкнул деда в бок.
— Ох, ох, сейчас дядьМить, сейчас. Такая вот схема: Казьмин вдоль поля-то шёл. Нарвал ботвы от бураков, настелил ими корзину доверху и грибами белыми ботву эту и прикрыл. Обманка такая вышла у него.
Последние слова старик выдохнул и повалился на дядьМитю от хохота, дядьМитя тоже прыснул, представил, как валялся на крыльце Казьмин, как глупо выглядели мужики и Сашка Калязин с бутылкой.
— Ох, Андреич, спасибо, насмешил.
— Дык это не всё! Никто теперь с Казьминым не разговаривает. А кто-то из мужиков в том орешнике ещё и клеща поймал. Прям у трусы. Стыдно прям сказать в самое куда. Сам достать не мог, пошёл к фельдшерице нашей. Ну, а та заболела, и.. Ох, дядьМить, точно! Поп наш просил тебя заехать к нему, что-то он там хотел попросить за эту фельдшерицу. Я ж чуть не забыл. Давай-ка ты к дому меня не подвози, я так дошкандыбаю. Спасибо тебе, меня высади вот тут.
ДядьМитя остановился, и дед по-молодецки выскочил в самом начале широкой сельской улицы, которая так бесхитростно и называлась — улица Широкая.
— Давай, дядьМить, заедь к попу, я ему обещал передать, что ты вроде поможешь.
— Андреич, а попросить что ли больше некого? Я только с Москвы приехал, спать хочу, жрать хочу.
— Не знаю ничего. Корзинку мою подай. Пока, дядьМить, всего тебе.
— Бывай, Андреич.

2

Сколько себя помнил, он всегда был дядьМитей. Сначала так прозвал его отец за постоянно насупленные брови. Так и говорил пятилетнему Митрофану: "Ишь, какой ты! Сурооовый! Прям не маленький Митроша, а дядьМитя!". Потом, уже в школе, Митрофан Артемьев очень стеснялся своего имени, считая его старомодным и громоздким. "Митрофан-стакан-чемодан", часто горько рифмовал он, и уже в первом классе, на линейке, после того, как учительница громко прочла в журнале: "Артемьев!!!", он, торопясь, чтобы не назвала она его полного имени, крикнул со слезами в голосе: "Да, я, я Артемьев, Артемьев дядьМитя!". Дети засмеялись, родители умильно заулыбались. Так и приклеилось, так и стали звать дядьМитю дядьМитей не только дети, ровесники, но и мужики постарше и сельские старики..
Хоть и просил дядьМитя соседскую бабку Сипадуиху подкидывать его собаке Фроське пару сухарей в день, Фроська выглядела изрядно отощавшей, но бодрой, сразу, повизгивая, кинулась к дядьМите, моментально заляпала его джинсы грязью и оставила на них множество толстых рыжих волосков. "Тихо ты, тихо, здравствуй, здравствуй, я тоже скучал", — трепал собаку за ушами дядьМитя, "Сейчас поужинаем, я тоже голодный, как собака. Ну, как ты!", — дядьМитя смеялся уже не стесняясь, радуясь тому, что вернулся домой, и что хоть одно живое существо так же не стесняется своей радости от его, дядьМитиного возвращения.
ДядьМитя зашёл в свой маленький дом, потянул носом воздух, снова улыбнулся, снял ботинки, повесил куртку. Заглянул в холодильник, в котором, кроме жёлтого куска сала и пары яиц больше ничего не было. "И что я, дурак, в райцентре колбасы не купил? Или хотя бы хлеба свежего? К соседям идти неудобно..",- вполголоса разговаривал сам с собой дядьМитя, -"Ладно, поклюю и это". Он зажёг газ, поставил сковородку, на соседнюю конфорку чайник и потянулся к книжной полке.
Книг в его доме было множество. Эту необычную для маленького села библиотеку начал собирать ещё дядьМитин отец, и именно книги заменяли в их семье и телевизор, и радио, и газеты. К тому же, дядьМитя не представлял себе еды без книги, хоть и знал, какая это вредная привычка. Под ужин он выбрал себе "Остров Погибших Кораблей" Александра Беляева, книгу, которую он знал наизусть, и которая, как ему казалось, могла помочь съесть даже сосновые опилки — настолько захватывал сюжет. После яичницы дядьМитя поставил завариться чай, а сам решил-таки забежать за куском хлеба к Сипадуихе. Бабка встретила его радушно, отрезала ломоть, пристала с расспросами, но дядьМитя, отмахнувшись, пообещал зайти попозже. Дома он раскрошил хлеб в сковородку, где жарилась яичница, туда же добавил кипятку и вынес во двор Фроське. Перелил в маленькую кастрюлю, которая служила Фроське тарелкой для первых, вторых и третьих блюд, собака тут же кинулась к еде, громко лакая и чавкая, и виновато посматривая на дядьМитю.
Уже после чая дядьМитя решил вздремнуть, но вспомнил, что обещал Андреичу заехать к попу. "Что я такой безотказный-то", ворчал дядьМитя, — "Девятый час вечера, в дороге полдня был, а я ещё к какому-то попу поеду.". Ворчал, но уже заводил и выгонял со двора "Газель".
Нижне-Полежаевская церковь была маленькой, но какой-то изящной, лёгкой и стремительной, как ракета на ВДНХ. Она стояла на самой высокой точке села, и каждый церковный праздник сельские старушки, издалека похожие на упитанных муравьев в платочках, ползли к ней маленькими тропками от таких же игрушечных домиков. ДядьМитя иногда представлял себе, как старушки заходят в большие кованые ворота, те медленно, со скрипом, закрываются, раздаётся гул, из-под церковного фундамента с шипением вырывается дым, пламя, и потом церковь медленно-медленно начинает отрываться от земли, разгоняется и улетает в небо, сопровождаемая удаляющимся колокольным звоном.
ДядьМитя остановил "Газель" у церковной ограды, и, не снимая бейсболки, зашёл внутрь. В церкви шла служба, несколько старушек сидели на лавках вдоль стен и истово крестились, а сельский священник стоял посреди большого зала и нараспев читал книгу на непонятном дядьМите языке.
— Слышьте, — похлопал по плечу священника дядьМитя, — Вы заехать просили.
Тот поперхнулся, запнулся и круглыми глазами удивлённо посмотрел на дядьМитю.
— Ты что же это в храм с головой покрытой зашёл, службе мешаешь, а?!
— Это я, дядьМитя, мне Андреич говорил, Вы спрашивали про меня?
— Не сейчас, выйди! Подъедешь к моему дому в половине десятого сегодня, знаешь, где я живу?
ДядьМитя в смятении сорвал бейсболку, кивнул и вылетел за ворота.

3

Не зная, чем занять час, дядьМитя вернулся домой, и, не раздеваясь, лёг на кровать. Спал он беспокойно, ворочаясь. Ему снился чай, в который он ложка за ложкой добавлял сахар, но чай слаще не становился, а, наоборот, горчил и оставлял на стенках белоснежной чашки чёрные разводы.
Проснулся он совершенно разбитым, чертыхаясь и спотыкаясь, вышел со двора, сел за руль и не спеша поехал к дому священника. Тот жил недалеко от церкви, в маленькой избушке, огороженной редким штакетником, за которым росли кусты сирени и жасмина. Жасмин когда-то рос и во дворе у дядьМити, но Фроська, пока была маленькой, копала ямы под корни, забиралась в земляную прохладу и так спасалась от жары. Фроська-то спаслась, а жасмин засох, и дядьМитя с сожалением и матюками выкорчевал его, попутно проклиная собаку.
Едва он заглушил двигатель и вышел из машины, как с крыльца навстречу ему бодро выскочил священник, протянул с ходу руку и забасил:
— Ты ж прости меня, что я тебя из храма выгнал, но сам понимаешь – служба. Давай познакомимся поближе, я знаю, что ты Митрофан Иванович, давай сразу на ты, мы ж ровесники вроде. А я отец Иоанн, можешь звать меня хоть так, хоть батюшкой.
— ДядьМитя, — хмуро представился дядьМитя.
— Да какой же ты мне дядя, Митрофан? — рассмеялся отец Иоанн.
— Ну так и ты мне тоже не отец и не батюшка, — не выдержав, улыбнулся дядьМитя.
— Вот и ладно, вот и славно. Я, брат, попросить тебя хотел. Фельдшерица наша Надежда Николаевна заболела сильно. И надо её срочно отвезти в Москву, в больницу на Каширке, знаешь такую?
— Найду, я по Каширке в Москву каждый раз заезжаю.
— Прекрасно, прекрасно. Только отвезти надо завтра утром, а то мы хотели её поездом отправить, осмотр и анализы у неё днём, а поезда на эту дату через райцентр нет. Отвезёшь? Помоги человеку, уж больно она женщина хорошая, да и с каждым беда может случиться.
— За бензин кто мне заплатит?
— Вот, возьми, — отец Иоанн покопался в крыльях своей рясы и протянул дядьМите две пятисотки, — Хватит этого?
— Навряд ли.
— Добавь от себя, дорогой, нет у неё помощи сейчас, я тебе ведь тоже свои деньги даю. Племянница её вроде бы всё обещала вернуть.
— А кто её где найдёт?
— Ты и найдёшь. Отвезёшь Надежду Николаевну в больницу, а обратно оттуда же захватишь Алевтину Олеговну, племянницу, она врач в Москве, но вот согласилась вместо тётки пару недель у нас, в фельдшерско-акушерском пункте поработать. Сам знаешь, до райцентра далеко, а к нам и с Атаманского, и Сорокино люди лечиться ходят. Ну, так как, свезёшь?
ДядьМитя снова с какой-то безысходностью подумал о своей безотказности, помялся для виду пару секунд и кивнул.
— Ты молодец, Митрофан, Бог тебе в помощь. Вот тебе адрес, завтра забери её из райцентра, она там на обследовании, а как добраться до больницы в Москве она, вроде, и подскажет. Благодарю тебя ещё раз.
Отец Иоанн кивнул дядьМите, развернулся и пошёл в дом. На полпути остановился, обернулся, и спросил строго:
— Митрофан, а ты почему в храм не ходишь?
— А что мне там делать?
— Ну, это ты зря так. Ты ж крещёный?
— Да вроде.
— Я потом с тобой об этом поговорю, заезжай в гости, мы с матушкой будем рады тебя видеть.
— Спасибо. Как приеду – заскочу.

4

Рано утром дядьМитя уже стоял у ворот ЦРБ в райцентре. Не прошло и десяти минут, как маленькая дверь справа от ворот медленно открылась, и так же медленно на улицу вышла Надежда Николаевна, сельский фельдшер, когда-то громкоголосая розовощёкая баба. Но на этот раз её было не узнать – серое пальто болтается на плечах, косынка повязана по самые брови, да и весь её вид напоминал человека, которого ведут на казнь. У дядьМити по спине пробежали мурашки, он выскочил ей навстречу и подхватил небольшую клетчатую сумку на молнии.
— Здравствуй, Надежда Николаевна! – нарочито беспечно поздоровался с фельдшерицей дядьМитя
— Здравствуй, дядьМить. Положи, пожалуйста, сумку в кузов, там всё равно ничего ценного. И прошу тебя, просто вези меня, и ни о чём не спрашивай, не разговаривай, сил нет у меня вообще, – всё это она прошелестела совершенно бесцветным голосом, посмотрела пустыми глазами даже не на дядьМитю, а в его сторону, с трудом забралась в кабину, захлопнула дверь да так и затихла, прислонившись к стеклу.
ДядьМитя перед поездкой планировал заехать на рынок, спросить, может, кому что нужно привезти, отвезти, но, ещё раз взглянув на Надежду Николаевну, осторожно выжал сцепление и по пустым утренним улицам поехал в сторону выездной дороги.
Это было прекрасное утро. Осень была уже во всём – в краснеющих листьях, стремительном ломком небе, в воздухе и запахах. ДядьМитя опустил стекло и вдыхал этот сентябрь, жизнь, и тихо радовался, хоть странная пассажирка и доставляло непонятное беспокойство – как пахла осень, так и веяло могильным ужасом с пассажирского сиденья.
ДядьМитя курил очень редко, но сигареты всегда возил с собой. Вот и сейчас ему нестерпимо захотелось сделать хотя бы пару затяжек. Он притормозил на абсолютно пустой дороге и осторожно коснулся пальцем плеча женщины:
— Надежда Николаевна! Слышишь? До ветру тебе не нужно? А то я пойду.
— Что? Приехали уже?
— Да нет, остановка вынужденная. Ну, по нужде, то есть, — попытался пошутить дядьМитя, но фельдшерица слабо помотала головой и ещё сильнее спрятала голову в ворот плаща.
ДядьМитя отошёл от Газели несколько метров, сел прямо на асфальт и закурил с таким наслаждением, которое бывает или после пары рюмок хорошей водки, или после очень вкусного ужина. А ещё лучше после того и другого сразу. Голова закружилась, в животе заурчало, и дядьМитя в очередной раз подумал, что ему всё-таки семнадцать лет, и только по какому-то нелепому недоразумению жизнь запихнула его в это рыхлое и слабеющее тело пятидесятидвухлетнего мужика. Ему никуда не хотелось ехать. Если бы была возможность не есть, не пить, не зарабатывать деньги, чтобы всё-таки есть и пить, дядьМитя счёл б лучшим подарком судьбы навсегда остаться здесь, на этой обочине узкой дороги между маленькими сёлами, которых в огромной России тысячи и тысячи, о которых никто не помнит в столице и больших городах, но они есть, и именно в них и идёт размеренная и настоящая жизнь..
ДядьМитя втоптал окурок в придорожную пыль, залез в кабину, в которой ничего не изменилось – даже поза фельдшерицы, сосредоточенно сдвинул брови и завёл мотор.

5

Его всегда поражал контраст того мира, в котором он жил, и мира Москвы. Какие-то триста километров – и ты как будто оказываешься в будущем. То ты едешь по выщербленной асфальтовой полоске меж бескрайних полей с игрушечными тракторами, а спустя какие-то пару часов движение становится плотнее, обгоняющие машины – дороже, и вот уже показались вдали огромные подмосковные многоэтажки, а потом и белый знак с чёрными буквами, которые для многих складываются в слово-мечту, слово-проклятие или просто в название родного города – «Москва».
Москву дядьМитя не любил за суету, избалованность и пробки, в которых он однажды сжёг сцепление. А ведь за счёт Москвы он и жил. Пару раз в месяц дядьМитя брал заказы на рынке для местных «предпринимателей», потом в столице искал нужные им товары и привозил. А в хороший осенний сезон он набивал кузов капустой, морковью и крепкими вениками, которые местные бабки плели из сорго, растущего в каждом огороде, и за неплохие деньги сдавал на подмосковном овощном базаре какому-то хмурому азербайджанцу.
На этот раз, медленно толкаясь в правом ряду на М4, дядьМитя снова недовольно подумал, что поездка прошла в убыток, а ему ещё и обратно ехать, и тётку какую-то везти. Фельдшерица вдруг шевельнулась, оживилась и сказала тихо:
— Вот и Москва, дядьМить. Дальше езжай прямо, тут недалеко, я тебе скажу, где остановить.
— А что там за больница, Надежда Николаевна? Я сколько езжу, внимания не обращал, не знаю.
— Лучше тебе и не знать. По правой стороне поглядывай, серое здание, не ошибешься.
ДядьМитя не ошибся. Больницу он увидел уже минут через пятнадцать, она была похожа на большую тёмную крепость с центральной башней, и было даже в её облике что-то пугающее.
— Надежда Николаевна, прибыли. Куда заезжать?
— А никуда. На остановке на автобусной останови. Там Аля меня встречает. А вот и она, вон, видишь, машина красная? Притормози.
ДядьМитя остановил Газель у маленького Пежо, возле которого стояла женщина в джинсах и короткой куртке, с волосами, стянутыми в пучок. В багажнике машины возился вертлявый черноволосый мужчинка.
— Аля, нахрена тебе столько вещей? На две недели ведь едешь, кто всё это таскать будет?
— Не таскать, а носить. Женщина всегда должна оставаться женщиной. Да и какая тебе разница, хоть отдохнёшь от меня, — она говорила медленно, с ленцой и явным недовольством.
— Иди лучше тётку встречай, — обернувшись, заметил мужчинка Надежду Николаевну и дядьМитю, который пытался вытащить сумку фельдшерицы из кузова, но та за что-то там зацепилась, опасно потрескивала на швах и никак не хотела вылезать из-под тента.
— Тётя Надя!
— Алечка! – фельдшерица кинулась женщине на шею и зарыдала.
— Ну что ты, тётя Надя! Что ты! Ну всё будет хорошо, тут лучшие врачи, я уже обо всём договорилась!
— Алечка, ты прости меня за всё, — ещё сильнее захлюпала носом фельдшерица.
— Да прекрати ты себя хоронить, — уже строго осекла тётку Аля, — Неделя на обследование, потом операция – и всё. Тысячи людей так живут, а ты вот расклеилась. Тебя проводить?
Фельдшерица вдруг резко выпрямилась, подошла быстрым шагом к дядьМите, терзавшему сумку, на удивление легко вытащила её из кузова и пошла в сторону больницы.
— Не провожайте меня. Как всё будет известно – я позвоню. И ты, Аля, звони мне, если будут вопросы по здравпункту, — обернувшись на ходу, выпалила Надежда Николаевна и ещё решительнее зашагала в сторону корпуса.
— Тебе нужен Андрей Иванович, тётя Надя, не забудь, удачи тебе!
Надежда Николаевна отмахнулась рукой.
Мужчинка уже грузил Алин чемодан в Газель, не обращая никакого внимания на дядьМитю.
— Ты бы борт откинул, удобнее было б, — заметил дядьМитя.
Мужчинка едко усмехнулся и перекинул-таки чемодан в кузов. В чемодане что-то звякнуло, Аля подскочила к мужчинке и оттолкнула его от Газели.
— Коль, ну что ты криворукий такой? Не мог нормально положить – водителя бы попросил.
— Кого мне ещё попросить? Ассамблею ООН?
— Да ну тебя. Я поеду, — она приложилась к его щеке своей и села в кабину.
ДядьМитя хотел было протянуть мужчинке руку, попрощаться, но тот уже шёл к Пежо, прикуривая длинную тонкую сигарету. «Ну и что он о себе возомнил?», — подумал дядьМитя, — «Олень карликовый». Настроение у него совсем испортилось, и он тоже закурил. Стекло пассажирской двери его Газели опустилось, и оттуда показалось недовольное Алино лицо.
— Ну, мы едем, или нет?
— А Вы как стекло открыли? Я ж ручку снял, чтоб не дергали зря!
— А я её нашла. В бардачке.
ДядьМитя взвыл, выплюнул сигарету и полез в кабину…
Они молчали, на улице моросил нудный дождь, дядьМитя долго искал, где развернуться, и Аля, видя его растерянное лицо, сказала:
— Езжайте сейчас направо, там будет маленький такой переулок, через него мы и выскочим в обратную сторону, там светофор ещё со стрелкой.
— Хорошо. А откуда Вы знаете?
— А я часто тут бываю. У меня много друзей здесь работает, вместе в институте учились.
— А что это за больница?
— Ой, а Вы не знаете? Это ж онкоцентр на Каширке. Тут лучшие специалисты по этому профилю.
— А Надежда Николаевна сюда зачем приехала?
— Она Вам не сказала? Мнительная тётя Надя, и суеверная. У неё подозрение на рак.
— Да Вы что?
— Ситуация курьёзнейшая. Она же сама весной к вам в село вызывала передвижной флюорограф. Вы-то проходили обследование?
— Неа, я в командировке был.
— Зря. Каждый год надо проходить. Но я не об этом. В общем, тётя Надя всех ваших загнала на флюорографию, ещё и с сёл соседних человек 50 привезла, выбила транспорт в райцентре – она в этом молодец, а потом, перед отъездом флюорографа, сама сделала снимок. И что вы думаете? У всех всё в порядке, а у неё — затемнение в правом лёгком. С кулак размером. Тётя Надя тут и запаниковала. Есть перестала, пить перестала, смерти боится. Видели, какая худая стала?
ДядьМитя кивнул.
— Звонит мне, плачет, кричит: «Алечка, помоги!». Я своим скорей звонить, вроде нашли для неё место. Она ж обследование у вас в райцентре прошла, там её ещё больше напугали, один идиот даже поинтересовался, завещала ли она уже свою избу с участком, и если нет, то сколько будет такой кусочек земли в экологически чистом уголке стоить.
— И что ж, правда рак у неё? — дядьМитя спрашивал с живым интересом — когда он был маленьким, его двоюродная бабка как раз от такого диагноза и приказала долго жить, и дядьМитю удивляло: как может собственный организм сам себя съесть?
— Скорее всего, да. Но метастазирование пока не замечено, и вообще, странное расположение и границы опухоли. Я даже не сомневаюсь, что ей помогут, Андрей Иванович – доктор гениальный. Мы с ним на одном курсе учились, только он — хирург, а я – педиатр. Ой, а мы же не познакомились! Алевтина Олеговна, — представилась Аля и протянула узкую ладонь с обручальным кольцом.
ДядьМитя повернулся к ней лицом и замер. «Как там говорят? Тонут в глазах? В таких не утонешь. В них упадёшь – и пропал. Бездна», — лихорадочно неслось в его голове, — «Как же так? Такое обычное лицо и – такие глаза». Он совладал с собой и подал Але руку.
— А я дядьМитя.
— Вас Димой зовут?
ДядьМитя замялся.
— Да нет, Митрофан Иванович я. Но, вроде, дядьМитя – удобнее, да?
— Хорошо, как хотите. Хотя такое обращение старит. Вам сколько лет?
— Пятьдесят два.
— Нууу, вы мужчина ещё хоть куда! А мне тридцать восемь. Похоже на то?
— Неа. Не больше тридцати бы Вам дал! – выпалил дядьМитя.
— Спасибо! – довольно расхохоталась Аля, — А Вы тоже моложе своих лет выглядите, Митрофан Иванович.
— И всё-таки называйте меня дядьМитей, хорошо?
— Да как хотите. ДядьМить, в Мак-авто заскочим? Я бы перекусила.
— Никогда там не был.
— А Вы часто в Москве бываете?
— Довольно-таки. Пару раз в месяц.
— Заезжать в Москву двадцать четыре раза в год и не побывать в Макдональдсе – Вы меня, дядьМитя, удивляете. Через пару километров будет столб с буквой «М» стоять, туда и заруливайте. А где вы по Москве мотаетесь?
— Да почти везде, куда заказы нужно развезти.
— Это вы как бы курьер?
— Ну, пусть курьер. Раньше часто заезжал на Семёновский рынок, там фаянсом торговали и разными штуками для ванных и туалетов. А потом тот отдел сантехники закрыли.
— Да вы что?! А я живу на Щербаковской улице, рядом с метро Семёновская. Сказала бы тётя Надя, что земляки её проезжают мимо, я бы Вас в гости пригласила.
ДядьМитя совсем засмущался, сбросил газ и свернул по стрелке с надписью «Мак-авто».
Пока Аля, перегнувшись через рычаг переключения скоростей, говорила парню в кепке с калькулятором какие-то странные слова, дядьМитя боялся пошевелиться. Кажется, сто лет женщина не приближалась к нему на такое критическое расстояние. Неожиданно она повернулась, случайно проведя хвостом из волос по его щеке и спросила:
— А Вы что будете заказывать?
— Мне то же, что и себе, — просипел дядьМитя. Голова кружилась, во рту пересохло, — Попить побольше возьмите.
— Хорошо.
Через пару метров девушка из окошка протянула дядьМите бумажные пакеты, из которых очень вкусно пахло.
— Это Вам, — передал их дядьМитя Але.
— Мне только половину, — засмеялась Аля, — А то я из кабины не вылезу, когда мы приедем.
ДядьМитя тоже натянуто захихикал, взял свой пакет и заглянул внутрь. Сзади кто-то начал истошно сигналить. Аля снова улыбнулась и крикнула: «Поехали, по дороге поедим!».

6

Дождь из нудного и моросящего незаметно перешёл в настоящий ливень. Хоть дядьМитя и осторожно держал скорость, они быстро проскочили Видное, дорога стала свободнее и Аля начала подавать из бумажного мешка дядьМите коробки и свёртки, которые тот раскладывал вокруг себя на кресле.
— Я Вам биг-мак взяла и картошку. И колу. Вам нравится?
— Биг-мак я не ел никогда, картошка и есть картошка, а вот кола – не моё. Йод какой-то.
— Вы очень странный, дядьМить, Вам не говорили? Как будто не в этой жизни живёте, а в какой-то параллельной. Как Вам биг-мак?
ДядьМитя пожал плечами, на ходу сжал толстую шайбу бутерброда левой рукой, но, пока нёс его ко рту, тот разъехался на три части, шлёпнув на дядьМитины джинсы жирную котлету, огуречные кружочки и чахлый лист салата.
— Твою же ж мать! – выругался дядьМитя, стряхивая всё на пол и отправив туда же куски булки — Что за ерундовина? Давайте картошку, она поудобнее будет.
Аля сначала засмеялась, но потом достала салфетки и подала их дядьМите.
— Вот, протрите.
— А смысл? Всё равно уже стирать, пятна жирные останутся.
ДядьМитя ещё раз с сожалением посмотрел на джинсы, потом на коробку.
— И всё-таки фигня это какая-то. На картинке красиво нарисовано одно, а внутри – чушь скользкая. Аля, а сколько я Вам должен за еду?
— Да Вы что? Это я Вам должна! Чуть не забыла! Батюшка Иоанн мне звонил, говорил, что Вы за свои деньги поехали. Такой Вы отзывчивый, спасибо Вам. Вот, возьмите, – и Аля начала копаться в сумке в поисках кошелька.
ДядьМитя густо покраснел, вспомнил, как взял у священника тысячу и как собирался взять ещё с «племянницы фельдшерицы».
— Да будет Вам. Не надо денег, я и так нормально зарабатываю. А помочь – так всегда пожалуйста.
— Нет-нет, дядьМить, и не спорьте, вот, — Аля открыла кошелёк и зашелестела купюрами. Вдруг под передним бампером раздался громкий хлопок, и Газель резко бросило вправо. «На прострел пошло» — током пронеслось в голове у дядьМити, он вцепился в руль, крикнул: «Держись!» и попытался удержать машину на дороге, но ту неумолимо тянуло на хлипкую размытую обочину. «Давай, давай», — лихорадочно думал дядьМитя, а сам крутил руль то влево, то вправо. Газель начала опасно раскачиваться, потом подпрыгнула в сторону и неожиданно резко остановилась и заглохла.
— Фуууххх, — только и смог выдохнуть дядьМитя, натянул бейсболку на глаза и откинулся в кресле, — Аля, Вы как, в порядке?
Раскрасневшаяся Алевтина смотрела на него ошалевшими глазами, и только открывала и закрывала рот. Сквозь ватную тишину пробивались звонкие удары дождя по крыше. Аля поёжилась, вздрогнула и громко спросила:
— Это что вообще было?!
— Колесо взорвалось, кажется. Надо пойти посмотреть.
— Мы же чуть не разбились, Вы понимаете?
— Да нормально всё, у меня у знакомого такое было. Только лопнуло левое колесо и его вынесло на встречку.
— И что?!
— Ничего. Там по обочине шла бабка с козами. Двоих сбил.
— Бабку и козу?
— Нет, коз было три. Двоих и сбил. Хотя, как он говорит, лучше б бабку. Из-за этих коз она его самого чуть не убила. Материла так, что тот даже пересказать не мог.
ДядьМите вдруг стало смешно, как всегда бывает после того, как что-то страшное проносится мимо. Он смеялся над всем: над испуганной Алей, сбитыми неизвестно когда козами, над их не случившейся аварией посреди дороги. Когда уже перехватило от смеха живот, дядьМитя с трудом выпрямился, ткнул кнопку аварийки и нехотя вылез из Газели под холодные небесные струи, захватив из-под сиденья чемоданчик с инструментами; свободной рукой выгреб с пола остатки гамбургера прямо на дорогу.
— ДядьМить, может, Вам помочь? — крикнула Аля.
— Да чем Вы мне поможете? Посидите тут, я быстро.
Мимо неслись машины, и дядьМитя с горечью подумал, что никто так и не остановился, не спросил, как дела, нужна ли помощь. А наверняка ведь было видно, как бросало тентованный грузовичок из стороны в сторону. Первым делом дядьМитя посмотрел на переднее колесо. Он не ошибся – сосок камеры срезало ободом начисто, покрышку порядочно жевнуло, сам обод местами погнулся и изодрался придорожным щебнем. ДядьМитя вздохнул, обошёл машину и полез под кузов, доставать запаску. Пока откручивал и вытаскивал колесо, вымазался в грязи и промок насквозь. ДядьМите показалось, что менял колесо он часа четыре, не меньше – настолько мучил и мешал дождь. Замечая, как Аля поглядывает на него в окно, дядьМитя принимал беспечный вид, утирал воду с лица и продолжал играючи откручивать гайки, хотя хотелось ему бросить Газель здесь, поймать попутку и переждать дождь где-нибудь в тепле, не торопясь.
Закончил он минут через двадцать; пробитое колесо, домкрат и баллонный ключ, не глядя, забросил в кузов и быстро заскочил в остывшую уже кабину.
— Ну, как там? – спросила Аля.
— Да как я и говорил – колесо пробилось. Но я уже всё поменял.
— Можем ехать?
— Да, конечно, — сказал дядьМитя и повернул ключ. Сиденье под ним быстро промокло, вода стекала на резиновые коврики, его начала бить мелкая дрожь, а со стороны дядьМитя стал похож на злого грача, который только что вернулся с грозового неба в неуютное гнездо на голом дереве.
— Сильный там дождь, да, дядьМить? – беспечно спросила Аля.
«Выйди да посмотри», — вдруг со злостью подумал дядьМитя, резко кивнул головой, но потом быстро успокоился, понимая, что ни Аля, ни дождь, ни он, дядьМитя, не виноваты в том, что случилось. Просто такое стечение обстоятельств.

7

До Нижне-Полежаевки добрались засветло. Дорога здесь была сухой, тучи обошли село стороной. ДядьМитя очень устал, машину вёл невнимательно, клевал носом и вообще чувствовал себя ужасно. Аля, напротив, с живым интересом разглядывала и узкую речку, и огромный лес, взявший в кольцо село, и сыпала вопросами, на которые дядьМитя отвечал редко и нехотя, отчего казалось, что Аля разговаривает сама с собой.
— О, дядьМить, а речка всегда такая маленькая была, или засохла? Раньше, тётка говорила, у вас тут широко разливалось. ДядьМить, а волки есть в этом лесу? А ягоды? А земляника? Я очень люблю землянику. А Вы?
ДядьМитя кивал и старался изо всех сил выглядеть свежее, но тело ломило, и даже глазами было больно шевелить. «Простыл», — думал дядьМитя, — «Сейчас бы водки с перцем грамм сто пятьдесят. В баню бы ещё. Эх.. И Фроська второй день нормально не кормлена»…
— ДядьМитя, тут вроде налево, тётка говорила, по Широкой – и налево от магазина.
— А?! – встрепенулся дядьМитя, и закрутил руль.
— Да что с Вами, Вы какой-то поникший. Вы не заболели?
— Нет, Аля, всё хорошо. Вон дом Надежды Николаевны, приехали. Пойдёмте, я Ваш чемодан достану, — он остановил Газель, тяжело слез с сиденья, с трудом переставляя ноги, дошёл до кузова, откинул борт и вытащил чемодан. «Нахрена столько вещей?», — вспомнил дядьМитя слова мужчинки из красного Пежо, — Ну всё, если что – заходите, я тут недалеко живу. А я поеду отдыхать, устал очень.
— Хорошо, дядьМитя, спасибо Вам, обязательно зайду. Ой, подскажите ещё, где здравпункт ваш?
— За церковью, ниже, туда дорога прямая есть, не заблудитесь. Отсюда километра полтора.
— Ох, не привыкла я к таким пешим прогулкам, — улыбнулась Аля, — ну ничего, хоть буду разминаться и воздухом свежим дышать. Всего хорошего, дядьМить, — она подхватила чемодан, со щелчком вытащила ручку и покатила его по асфальтированной дорожке к тёткиному дому.
ДядьМитя еле доехал до своих ворот. Открыть их уже не хватало сил, и он бросил машину на улице. «Наверняка, температура», — думал дядьМитя, — «А у меня и градусника нет. Да и таблеток нет. Чёртово колесо взорвалось. Его ещё чинить», — он поднялся в дом, занёс с собой из коридорчика половину пластмассового ведра воды, другое, помойное, поставил у дверей, сел на стул и начал снимать кроссовки. Голова закружилась, и он чуть было не упал. «Ну, это совсем не дело… Но ничего, лягу, полежу, всё пройдёт». Он шёл к кровати, на ходу стаскивая с себя сырую майку, джинсы и носки, которые оставляли за ним неровную дорогу. На кровать он буквально свалился, трясущимися руками развернул одеяло, залез под него, свернулся в один большой тугой узел и провалился в смесь лихорадочных кошмаров и воспоминаний..
Вспышка… У бабушки склероз. Очень странный, причём. Когда дядьМитя заходит к ней, она его не узнаёт, думает, что это Иван Алексеевич, дядьМитин отец зашёл. Называет Ванюшкой, ничего не соображает. Но где-то в нетронутых глубинах её бедной головы остался талант, и бабушка готовит потрясающе вкусные оладьи, выкладывает их из сковородки прямо на стол, и, глядя добрыми и пустыми глазами на дядьМитю, заливает их из банки прозрачным мёдом, приговаривая: «Кушай, Ванюшка, кушай, нет уже войны, мёда много, муки много». А у дядьМити на мёд аллергия, и он с обидой смотрит то на бабушку, то на оладьи..
Вспышка… На соседней улице третий день умирает крепкая тётка Клавка, и молоденькая фельдшерица Надя сидит у её постели. Клавка командовала отрядом рельсоукладчиков, восстанавливала железные дороги и строила новые, вернулась в село с медалями, но вернулась злая на весь белый свет. Говорят, из-за мужика. Ненавидела всех, особенно детей. Могла запросто бросить из-за забора камнем, отравить собаку или кота. А теперь вот умирает. Мстительные ребята собрались под забором, и Сашка Калязин кричит в её тюлевые занавески:
«Тётка Клавка! Выходи! Сейчас мы грушу тебе оборвём! Выходи, не бойся, мы ж пацаны!»
Мальчишки злорадно смеются, а Надя молча закрывает окна.
Потом она рассказывала, как грозная тётка Клавка, разбитая инсультом, перед смертью плакала. И это было страшно. Плакала и говорила: «Какой же мне рай, Надюша? Что за жизнь я прожила? Ни для кого, ни для чего. Впустую шестьдесят лет. И теперь куда? Из ада в ад. Прощай. Попроси у всех прощения за меня».
Хоронили её после этой истории всем селом, а две медали, приколотых к маленькой красной подушке, забрал неизвестно откуда взявшийся Клавкин муж.
Вспышка… ДядьМитя вернулся из армии, гоняет по селу на мотоцикле в дембельской форме. Тётки со скамеек умильно смотрят вслед, в коляске мотоцикла сидит Светка. Дождалась Светка дядьМитю из армии, не соврала, не обманула ни в чём. Два года ждала, никто слова про неё плохого не скажет. А раз дождалась – скоро свадьба. Вот и летает пьяный дядьМитя на мотоцикле по селу, и всех приглашает на праздник.
Вспышка… «Знала бы я, что ты тварь такая, стала бы я себя беречь столько лет? Ко мне кто только не подкатывал, всех отгоняла, говорила, придёт мой Митрофан, вот тогда я и заживу. А ты, что ты из себя представляешь? На кого ты выучился? На шофёра-пчеловода? Это что за работа такая? Даже сказать стыдно! Мить, я молодая, ты понимаешь? Мне двадцать три года, я жить хочу! Нормально жить! Не тащить тебя, пьяного, от друзей домой. Что ты сделал в жизни хорошего? Сына нашего по пьянке? Хорошо, хоть сын нормальный родился. А ты, придурок, зачем пьяный в райцентр попёрся и его записал как Артёма? Я ж просила тебя, назови Максимом! А теперь что? Артём Артемьев. Отец — Шофёр-пчеловод. Ненавижу тебя! Какой от тебя толк? В койке с перегаром, ничего не шевелится, денег не зарабатываешь. Либо сам дай мне развод, либо через суд тебя раздену и разую. Не шучу. И сына ты больше не увидишь». Светка не обманула. ДядьМитя после того вечера сына больше не видел никогда. Да и, честно говоря, не особо пытался искать ни его, ни Светку.
Вспышка… ДядьМитя получает зарплату. С северными получается очень хорошая сумма. Треть зарплаты пропивают сразу же в городском ресторане. Могут себе позволить. Нефть добывают, зарабатывают прилично. О том, чтобы отправить родителям хоть копейку, дядьМите и в голову не приходит. Раз в год заезжает в родное село, рассказывает мужикам заполярные байки, привозит стопку собачьих шкур, из которых мать по шаблонам вырезает заготовки, а потом, прокалывая пальцы и ойкая, шьёт высокие лохматые шапки. И так из года в год. Отец просит: «Митрофан, возвращайся уже, тебе сорок лет скоро, мы немолодые, дом надо поддерживать, женись, остановись, это ж не жизнь у тебя!». Но весёлый дядьМитя целует мать, обнимает отца и вылетает за ворота, где его уже ждёт таксист из райцентра, чтобы довезти до вокзала…
…В полузабытьи, дядьМитя открыл глаза. Язык присох к нёбу, губы горели, тело колотилось и не слушалось. Он скатился с кровати, и босиком, завёрнутый в одеяло, вышел в кухню за водой. «Хорошо, что ведро приготовил», — подумал дядьМитя, зачерпнул кружкой немного и выпил залпом. Вода встала где-то в груди, он ощутил ледяной ком и закашлялся. Стало легче, но колотить начало с удвоенной силой. ДядьМитя добрёл до помойного ведра, случайно обмочил край одеяла и, опираясь о стену, вернулся к кровати. Его лихорадило так, что зубы выбивали звонкую неритмичную дробь, и казалось, что сейчас тело замрёт в одной немыслимой судороге и дядьМитя замёрзнет насмерть.
Едва он коснулся подушки, как в голове снова вспыхнуло…
Очередная зарплата. Пьяная бригада завалилась спать в вагончике. Среди ночи зажигается свет, сморщенная повариха Полина Леонидовна трясёт дядьМитю за плечи и быстро-быстро шепчет: «Митрофан Иванович, срочная пришла днём, пока ты в городе был. Родители твои умерли. На похороны надо ехать завтра». Но на следующий день дядьМитя похмелялся, и под этот опохмел помянул и родителей. Вышло как-то залихватски, все шутили, кричали: «Мы-то живём, не тухни, дядьМить, всё сложится!». А он не печалился. Пил наравне со всеми, пел песни, а Полине Леонидовне дал денег на телеграмму и бумажку, на которой криво написал: «На похороны приехать не могу. Работа. Земля пухом. Митрофан.»
Через три дня, протрезвев, он молча зашёл в контору, уволился, никому ничего не объясняя, забрал расчётные, собрал маленький рюкзак и уехал домой. Вся дорога заняла один день –на вездеходе до города, оттуда самолётом до Москвы, а там поездом до райцентра часов семь. ДядьМитя в дом не пошёл, а сразу отправился на кладбище. По дороге встретил Андреича, тот, не стесняясь, плакал и рассказывал дядьМите, как родители попросту угорели, набив печку торфяными брикетами, как нашла их Сипадуиха, заглянув за мукой, как хоронили их, и плакали тоже все-все, и какие хорошие были люди, дядьМитины родители. Уже на кладбище на дядьМитю рухнуло небо, тяжелее не бывает. Он упал, обнял песчаные холмики двух скромных сельских могил, в ногах которых стояли простые кресты, сваренные из водопроводных труб; упал и рыдал громко, в голос, оставив три четверти души и сердца на этом погосте, потом успокоился и еще полчаса просто сидел и гладил железную табличку с красными буквами: «Артемьевы. Иван Алексеевич и Анна Борисовна».
На север он больше не вернулся. На накопленные деньги купил Газель, отремонтировал домик. Так началась его настоящая жизнь.
В голове снова вспыхнуло, и на дядьМитю навалился очередной кошмар. Что-то огромное, чёрное и косматое трясло его за плечи и гудело: «Митрофан! Митрофан Иваныч! Вставай! Вставай, кому говорю!». ДядьМитя собрал последние силы, вскочил и вцепился в этот ужас руками. Тот, почему-то, по-человечески завопил и стал отдирать дядьМитю от себя.
— ДядьМитя! Митрофан! Это я, Иоанн, ты что, очнись, ты что?
ДядьМитя, не отпуская рук, глубоко вдохнул, тряхнул головой.
— О.. Иоанн. Откуда ты тут?
— Я иду к тебе, вижу – Газель прям поперёк улицы стоит, калитка открыта. Зашёл – а ты бредишь, какого-то Андреича зовёшь. Ты заболел?
— Да, наверное. Сил нет.
— Я за доктором, потерпи.
— Ты погоди. Сколько я лежу так?
— А я и не знаю. Если приехал вчера, то сутки.
— Я ж и не помню, когда было вчера, когда сегодня.
— Давай, давай, брат, отдыхай, я за врачом.
ДядьМитя кивнул, осторожно отпустил бороду Иоанна и медленно лёг.

8

Его разбудил лай Фроськи и осторожный стук в окно со стороны двора.
— Открыто! – слабо крикнул дядьМитя, и начал тяжело вставать с постели. Из коридора послышалась возня, хлопнула входная дверь, и в дом вошла Аля в тонком светлом плаще и с квадратным чемоданчиком, на боку которого был нарисован маленький красный крест в белом круге. ДядьМитя в ту же секунду увидел свой дом её глазами: грязная клеёнка на столе, давно не мытый пол, торчащее прямо на виду помойное ведро, внутри которого жёлтый цвет сильно контрастировал с белой эмалью, разбросанные по полу вещи и сам дядьМитя, бледный и трясущийся.
— Здравствуйте, дядьМитя!
— Здравствуйте, Алевтина Олеговна, — он замялся и быстро добавил, — Аля.
— Что с Вами? Заболели, батюшка сказал?
— Вроде бы. Колотит меня.
— Это температура, точно, — она быстро прошла через кухню к дядьМите, сбросила плащ и приложила прохладную ладонь к его лбу, — Вы что-нибудь уже выпили?
— Нет, у меня нет ничего, и градусника тоже.
Аля, тем временем, раскрыла чемодан, достала из кармашка ртутный термометр, встряхнула и передала дядьМите.
— Давайте померяем, потом я Вас послушаю и будем решать, что с Вами делать.
ДядьМитя зажал прохладный термометр подмышкой и присел на кровать, а Аля прошлась по комнате, задержалась у полок с книгами, потом посмотрела на стол и увидела «Остров Погибших Кораблей».
— Ух ты, Вы тоже Беляева любите? И у меня папа целую библиотеку собрал, — она вдруг улыбнулась и поморщила лоб, что-то вспоминая, — Я как-то взяла «Человека-Амфибию» с собой на работу, на ночное дежурство. Сижу, читаю, заходит завотделением, видный такой мужчина, и, как я думала, начитанный. Улыбается мне, смотрит на книжку, а там на обложке Ихтиандр нарисован в своих очках, грустный такой. И тут этот завотделением спрашивает с умным видом: «Это, Алевтина Олеговна, про что книга? Про дайверов?»
Аля захохотала, дядьМитя юмор не оценил и серьёзно переспросил:
— Про кого?
— Про дайверов, — вдруг сникла Аля, но потом опять повеселела, — Я ж забыла, откуда в Полежаевке вам знать, кто такие дайверы? Это, дядьМить, так аквалангисты теперь называются. Про них часто показывают по телевизору, как их акулы едят. А где Ваш телевизор?
— А у меня его нет. Не смотрю.
— Совсем-совсем?
— Совсем. И радио у меня нет.
— А что Вы делаете в свободное время?
— Читаю. Или думаю. С машиной вожусь. Да и в огороде дел хватает. И всё.
— А кто сейчас президент, знаете?
— Ну, это знаю, в Москве весь город увешан его плакатами.
— И всё-таки Вы, дядьМить, инопланетянин, со звезды КЭЦ, это я Вам точно говорю, — опять засмеялась Аля, — Давайте градусник.
ДядьМитя подал ей стеклянную палочку, Аля взглянула на неё и изогнула брови.
— Ничего себе! Тридцать восемь и девять! Это для деток такая температура – не страшно, а как Вы держитесь – совершенно не понятно! Встаньте, повернитесь спиной, я Вас послушаю, — она достала из чемоданчика фонендоскоп, вставила трубки в уши и стала ждать, пока трясущийся дядьМитя вылезет из-под одеяла.
Тот медленно выпрямился и, дрожа, начал шумно дышать.
— Почти всё нормально у Вас в лёгких, дядьМить, а давайте, и сердце послушаем, повернитесь.
ДядьМитя повернулся, Аля придвинулась к нему ближе и приложила пластмассовый фонендоскоп к груди. Ему вдруг снова стало жутко неудобно и стыдно за свой маленький неопрятный дом, а ещё за то, что он третий день не мылся, наверняка воняет хуже Фроськи. Аля, с непроницаемым лицом, резкими движениями водила фонендоскоп по его потной груди с редкими волосами, как будто чертила карту наступления по всем фронтам.
— Митральный, трикуспидальный, — тихо-тихо приговаривала она.
— Что? Прикус педальный? – прислушался дядьМитя.
— Да нет, трикуспидальный, так клапан сердечный называется, — улыбнулась Аля, — я, когда деток выслушиваю, такое приговариваю. Они слышат незнакомые слова и затихают, думают, что я шепчу волшебные слова, от которых они выздоровеют.
— Я уже чувствую себя хорошо, — попробовал тоже улыбнуться дядьМитя.
— На самом деле, ничего серьёзного и сверхъестественного с Вами, простудились Вы, конечно, сильно, но ещё пару дней помучаетесь, а потом всё станет, как прежде.
— Помучаюсь?
— Да я шучу. Сделаю сейчас Вам укол, температура спадёт, потом попьёте вот эти таблеточки, — Аля достала два блистера, — По две три раза в день. Если, вдруг, почувствуете себя хуже – звоните, вот вам номер, — Аля достала из чемоданчика ручку, быстро написала цифры на бумажке из того же чемоданчика и подала её дядьМите.
— Это что? – спросил он.
— Мой номер.
— А почему такой длинный?
— Это мобильный, — медленно сказала Аля, изумлённо догадываясь, чему удивляется дядьМитя, — А у Вас мобильник-то есть, дядьМить?
— Нету, — отрешённо сказал дядьМитя, — Но я уже давно собирался купить, — соврал он, — Так что скоро Вам позвоню.
— Хорошо. Теперь укол, — она зашелестела упаковкой шприца, ловко срезала головку ампулы, вобрала жидкость и выжидательно повернулась к дядьМите.
— Ну?!
— Что – ну?
— Снимайте трусы.
ДядьМитя упрямо помотал головой.
— Да что Вы? Я же врач, меня не надо стесняться. Повернитесь ко мне задом и оголите его немного.
ДядьМитя со вздохом подчинился, подцепил большим пальцем резинку трусов и сдвинул её на сантиметр вниз. Аля неожиданно стянула их с него до колен, одним движением левой руки провела ватой со спиртом по коже, а правой резко уколола шприцем. ДядьМитя вздрогнул и покраснел.
— Вооот и всё, — растягивая букву «О» вместе с движением поршня шприца, пропела Аля, и так же молниеносно, как и вводила, выдернула иглу.
— Лёгкая у Вас рука, — похвалил дядьМитя, быстро-быстро прикрывая зад.
— Я же педиатр, не забывайте, — очень серьёзно сказала Аля, собирая разбросанные по чемоданчику обрывки бумаги и ампулу, — Всё, дядьМить, выздоравливайте. Я пойду.
Она надела плащ, завязала пояс, защёлкнула чемодан и медленно подошла к дверям.
— Счастливо, позвоните мне обязательно, — обернулась Аля
— Хорошо, позвоню, — сказал дядьМитя, ему вдруг стало тепло и легко, он поглубже зарылся в постель и крикнул вслед Але, — Дверь не закрывайте, у нас в селе никто не закрывается, до свидания!
Снова залаяла со двора Фроська, хлопнула калитка. ДядьМитя уснул.

9

Удивительно, но уже на следующее утро дядьМитя чувствовал себя уже вполне живым. Не совсем здоровым, конечно, но живым. И погода переменилась так же резко, как его состояние. Вовсю светило солнце, яркое, янтарное и необычно жаркое. Он даже не раздумывал, что будет делать. Все его стремления и желания лежали в тридцати километрах от села. Сначала — в шиномонтаж, потом — за телефоном.
Мобильники дядь Митя считал глупой роскошью и, в общем-то, бесполезной вещью, в них не разбирался и о принципе работы даже не догадывался. Если ему нужно было кому-то позвонить (хотя звонить-то и некому было), дядь Митя шёл на почту, где стоял таксофон синего почтового цвета. Таксофон раньше работал на жетонах, пока головастый электрик Славик, покопавшись в железном нутре, не закоротил его, и аппарат стал всеобщим бесплатным достоянием села..
"Вот тебе и блажь, вот тебе и бесполезная фиговина", горестно подумал дядь Митя, а сам вслух громко сказал парню-консультанту в синей рубашке:
— Вот этот вот, за две пятьсот.
— Может, возьмете лучше смартфон с тачскрином на андроиде? — бодро предложил парень, — Камера пять мегапикселей, восемь гигов встроено и слот для микроэсди карт, отличный выбор!
Дядь Митя посмотрел на него абсолютно дикими глазами, и консультант молча открыл витрину с трубкой за две пятьсот…
— Подключать будете? — потеряв к дядь Мите всякий интерес, уточнил парень.
— Не, дома подключу, — сказал дядь Митя, вкладывая в это слово совсем другое значение.
Телефон он вёз, как ребёнка из роддома — положив на соседнее сиденье коробку, всю дорогу поглядывая на него и чему-то улыбаясь.
Дома дядь Митя медленно, аккуратно и торжественно открыл коробку, достал сам телефон, шнур зарядника и крышку с аккумулятором. Собрал, вставил в розетку и стал ждать. Экран загорелся, проскочила заставка, и дядь Митя успел подумать, что название у фирмы совершенно не наше, иначе кто бы стал к нерусской букве "S" следом лепить русскую "Л". На экране же больше ничего не происходило. Дядь Митя задумался. Попросить соседей разобраться с трубкой было стыдно, засмеяли бы, и так все считали дядь Митю человеком нелюдимым и диковатым. Дядь Митя вышел во двор, потоптался, подумал и открыл калитку. Прямо напротив, через дорогу, бесцельно рубил палкой бурьян соседский Костик, мальчик с такими выпуклыми голубыми глазами, что дядь Мите иногда казалось — если Костик в нужнике напряжется чуть сильнее, глаза легко выскочат из орбит.
— Приэт, дядь Мить, — не оборачиваясь, крикнул Костик.
"Глаза у него, что ли, ещё и назад смотрят?",- подумал дядь Митя, а потом понял, что такая скрипучая калитка на этой улице у него одного.
— Привет. Слышь, Костик, поди сюда. Ты в телефонах сечёшь?
— А чо не так? Конечно, секу.
"Секач, блин, ага, телефонист хренов", — завидуя пацану, под нос буркнул дядь Митя, а сам вспомнил, что в свои 10 лет отцовский транзисторный приемник казался ему апофеозом технической мысли. Но в нем он точно разбирался.
— Чо, дядь Мить, трубу что ли купил?
— Какую трубу, Костик? — поморщился дядь Митя.
— Ну, мобилу, сотик.
— Ааа, в этом смысле. Ну да, купил. Только она не звонит.
— А ты сим-карту вставил?
Про пси-поля дядь Митя читал в советской фантастической литературе. Про пси-карты же слышал впервые.
— Что за пси-карта?
— Пси..СИМ-карта, дядь Мить! Пластмасска такая, вставляешь ее в телефон, и он звонит.
— Нету у меня такой, — разочарованно сказал дядь Митя и понял, что подразумевал под словом "подключать" продавец в салоне связи.
— А у тебя есть, Костик?
— У меня нету. А у отца старая есть. Мать ему новую купила. Сказала, чтоб шалавы не звонили, — и Костик махнул палкой и ещё глубже врезался в бурьян.
ДядьМитя ухмыльнулся, заскочил домой за телефоном, и трусцой поспешил к соседу. Без стука зашёл во двор к Аркаше, как тут на него вдруг, без предупреждения, накинулся огромный пыльный петух. ДядьМитя, даже не успев испугаться, автоматически отфутболил его. Петух отлетел кубарем, но встряхнулся и, горланя, приготовился к новому броску. С огорода послышался громкий мат, выскочил щуплый Аркаша с пучком морковки, с которой сыпалась сырая земля, и, вспоминая всех птичьих матерей, пинками загнал петуха в клетку, где испуганно жались притихшие куры.
— Ты подумай, дядьМить, чо за петух? – запыхавшись, тараторил Аркаша, протягивая дядьМите руку, — Хуже, бляха, собаки. Сестра с города приезжала позавчера с сыном, так он ему чуть глаз не выклевал!
— Ну так заруби его, делов-то, глянь, он жирный какой у тебя, — резонно заметил дядьМитя и поздоровался за руку с Аркашей.
— Да не могу, кур он топчет исправно. Хороший кочет, дурной только… А чо тебя не было видно давно?
— А я то в Москве, то, вот, проболел, три дня провалялся.
— Это ты зря! Зашёл бы ко мне, баню б растопили и того! – он прошуршал ребром грязной ладони по щетинистой шее.
— Не до того было, хотя идея дельная, я сам об этом думал, — улыбнулся дядьМитя, — Я по делу, Аркаш. Костика твоего на улице встретил, тот сказал, что у тебя сим-карта ненужная есть.
— Чо, дядь Мить, трубу что ли купил?– слово в слово повторил Костика Аркаша.
— Ага, вот, — и дядьМитя протянул Аркаше телефон. Тот зачем-то понюхал его и вернул обратно.
— Нормально. А симку сам чо не купил?
— Да я понятия не имею, как тут и что работает!
— Ладно, погоди, присядь на крыльце, сейчас посмотрю, — Аркаша отодвинул тюлевую занавеску на дверном проёме и пропал в прохладе коридорчика.
ДядьМитя сел на тёплые истёртые деревянные ступеньки и начал вертеть телефон в руках. «Вот придумают же. Раньше – и добавочный наберёшь, и какой-то там выход на город, и провода, и крутилки разные. А сейчас…». Он не успел вспомнить все недостатки проводной телефонной связи. На пороге стоял Аркаша с торжествующим лицом, в руках он держал синюю квадратную пластмассовую коробку от часов «Слава».
— Во! Думал, не найду. У меня тут чего только нету!
— Давай уже, не томи!
— Ну-ка, посмотрим, — Аркаша открыл коробку и высыпал её прямо на крыльцо. Двадцать немецких пфеннигов, обручальное кольцо, здоровенный зуб мудрости («Видал, дядьМить! Врач чуть не обделался, пока рвал!»), коричневые бирочки с марлевыми завязками, на которых было шариковой ручкой написано «Чугайнов Константин, 3370», клочок детских волос, завёрнутый в пожелтевшую бумажку, какие-то пружинки, две марки, ключ, игрушечный самолётик из шоколадного яйца и маленькая деталька со срезанным углом.
— Видал, богатство какое? – сказал Аркаша с горделивым видом.
— Нда, — неопределённо хмыкнул дядьМитя, — Ты долго этот хлам собирал?
— Да ты чо, дядьМить, это ж всё нужное! Вот и симка твоя! – он подковырнул толстым ногтем пластмасску и протянул её дядьМите.
— Мне что с этим делать? – растерялся дядьМитя.
— Эээ, давай сюда, — Аркаша решительно и с хрустом снял заднюю крышку с телефона и вытряхнул аккумулятор.
— Аккуратнее! А тебе она не нужна? Костик сказал, что Любка тебе новую купила.
— Сказал уже? – вдруг нахмурился Аркаша, — Весь в мать. Ещё что сказал?
— Больше ничего. А она у тебя лишняя?
— Уже лишняя. Давай только договоримся, дядьМить – если кто незнакомый звонить будет – ты не разговаривай, или говори, что карточку эту нашёл, хорошо?
— Как скажешь, Аркаш. Проблем никаких.
— Секунду ещё, — он уже собрал аппарат, после чего подышал на стекло, протёр о штаны, отчего дисплей стал только грязней, и протянул телефон дядьМите, — Всё, пользуйся!
— А как? – смутился дядьМитя.
— Тундра ты дремучая, дядьМить, с тебя пузырь, на этой симке ещё рублей пятнадцать лежит, ага! Звони, пиши эсмээски.
— Я не умею, — сокрушённо признался дядьМитя.
— Ой, ладно тебе, говори номер, кому позвоним?
ДядьМитя замялся, но потом вытащил бумажку из кармана, сделал вид, что читает, хотя номер Али уже успел выучить наизусть.
— Звони, Аркаш. Восемь, девятьсот…
— Сейчас, ага. Сколько ещё? Ага, два, восемь, шесть, ноль. Во! – Аркаша нажал на кнопку с зелёной трубочкой и передал телефон дядьМите, — Пошёл гудок?
ДядьМитя недоверчиво прислушался. Маленькая пластмассовая трубка работала, как настоящий большой телефон. По крайней мере, вызов шёл, как обычно. Он вдруг испугался, и резко нажал на красную трубочку. Телефон погас.
— Ты чо, дядьМить?
— Не отвечает никто. Я пойду, Аркаша, спасибо тебе, — вдруг засуетился дядьМитя, — Спасибо, дорогой, деньги занесу.
— Да ладно тебе, пятнадцать рублей. Это тебе компенсация за моральный ущерб, за петуха моего. Суд по телевизору смотрел. Там мужик за то, что его соседский кобель покусал, двадцать тыщ отсудил, представляешь? Смотрел суд?
— У меня ж телевизора нет.
— Забыл я. Ладно, дядьМить, заходи ещё. Костика увидишь, скажи, пусть домой идёт, ужинать будем.
Они крепко пожали друг другу руки, и дядьМитя, придерживая телефон рукой в кармане, заторопился домой.
Он шёл по улице, и чувствовал, как что-то незаметное, но, вместе с тем, большое и неясное происходит в его жизни. Ему было тревожно, он не мог уловить ни одну мысль в голове, и от этого становилось ещё тревожнее. Вдруг телефон, который дядьМитя осторожно сжимал, завибрировал, заиграла музыка и экран начал светиться. ДядьМитя поднёс его к глазам и увидел номер Али. «Две главные кнопки с трубочками», думал он, а сам не представлял, что сейчас будет говорить. Наконец, он вдохнул поглубже, и нажал клавишу.
— Алло, дядьМитя, Вы звонили? Что-то случилось?
— Аля… Да, здравствуйте, это я. Звонил, да. Но ничего не случилось, проверка связи.
— А откуда у Вас телефон?
— Я купил недавно.
— Вы молодец, дядьМитя, я Вами горжусь. Как здоровье? Таблетки пьёте?
— Всё, как Вы сказали, Аля. Крепчаю на глазах.
— ДядьМить, у меня ещё к Вам вопрос будет, можно, я Вам перезвоню попозже?
— Конечно, конечно, Аля, в любое время.
— До свидания, дядьМитя, — сказала Аля. В телефоне что-то щелкнуло, и он погас.
У дядьМити почему-то сладко сжалось сердце, он долго смотрел на телефон в своей ладони, потом поднёс его к уху, да так и остался стоять посреди сельской улицы напротив своего дома….
…Весь вечер он старался заставить себя прочесть хотя бы немного, хотя бы что-нибудь. Бесполезно. Раскрытая книга лежала на столе, дядьМитя нависал над ней и начинал абзац, но, спустя несколько слов, понимал, что смотрит не в книгу, а на телефон. «Почему она не звонит?! Может, что-то случилось?», — думал он, потом снова одёргивал себя, перелистывал книгу на страницу назад, искал прочитанные буквы, но снова возвращался взглядом и мыслями к телефону. «Невозможно так, невозможно, что ж такое», — лихорадило дядьМитю, — «Звони, Аля, звони, у тебя же дело ко мне есть, сделаем, всё сделаем!». И Аля позвонила. Телефон вздрогнул, загорелся экран, и дядьМитя почувствовал, как сердце оборвалось, замерло, а потом начало набирать обороты. Когда он ответил на звонок, ему показалось, что Аля своим тонким докторским слухом уловит через телефон все его митральные и трикуспидальные – так гулко ухал мотор. Он выдохнул и дрожащим голосом сказал:
— Аля?!
— ДядьМитя? Что с Вами, что случилось, вы почему так дышите?
— Да я… Я… на дворе был, собаку кормил, слышу, телефон разрывается. Пока добежал, вот, запыхался.
Он прямо-таки услышал, как Аля улыбнулась.
— Ничего страшного, я бы Вам завтра перезвонила!
— Завтра?! – он не поверил своим ушам. Он бы ночь просидел над телефоном, а она так просто говорит – «Завтра!», — Ну нет, уже позвонили. Какое у Вас дело было?
— Ну, прямо стыдно сказать. У тётки такие ягоды чахлые в огороде. Ей бы посадить клубники хорошей. Сюрприз бы отличный получился. Нет у Вас рассады?
— У меня нет. Я и не люблю клубнику-то…
— Да Вы что? Жалко. Ну ладно, останется тётка без ягод.
— Да, останется, — эхом отозвался дядьМитя. Мозг его вдруг лихорадочно заработал, — Погодите, Аля, слышите меня?
— Слышу, дядьМитя.
— Тут недалеко питомник есть. Там ягоды самые разные. И клубника селекционная. Здоровенная. Там приятель у меня сторожует, разрешит, наверное, кустов пять подкопать!
— Ох, здорово! А когда мы сможем съездить?
— Завтра. Давайте завтра, часиков в девять, хорошо?
— Ну что Вы, дядьМить, я ещё сплю в девять, у вас тут так здорово спится, я высыпаюсь за все свои отпуска на югах. Может, в полдень?
— А не жарко будет? Сентябрь вон какой. Не продохнуть, удивительно прямо. Облаков вечером не было, завтра опять жарить будет.
— Да ладно Вам, тепло – это не холодно, не пропадём. Значит, в двенадцать?
— Да, в двенадцать я за Вами заезжаю, будьте готовы, Аля.
— Спасибо, дядьМитя, до завтра.
— Да пока не за что, ещё и не сделал ничего, — сказал он уже в замолчавший и погасший телефон.