С Вовой мы учились вместе в Севастополе и очень дружили. Спали с ним на соседних койках и тусовались всегда вместе. Вова был из Черкасс и относился к той категории людей, которые притягивали к себе всякие нелепые ситуации, как магнит шурупы. Но был всегда честен, открыт, добр и обожал жизнь во всех её проявлениях — не любить его не было просто никакой возможности. Расскажу вам пару историй про Вову.
Пошли с Вовой на пляж однажды. По дороге нужно было зайти к его девушке, которая болела и не могла идти с нами и занести ей банку как-то добытого малинового варенья. Для того, чтоб она быстрее выздоравливала и возвращалась к нормальной половой жизни. Зашли, — а у них гости: бабушки дедушки, братья какие-то и тётя Света из Херсона.
— Ой, мальчики, заходите! — сразу с порога засуетилась девушкина мама, — у нас тут праздничный обед, посидите с нами!
"Ых!" — сразу довольно заурчал мой желудок. В двадцать один год в военно-морском училище есть хочется всегда, а тут праздничный обед: курица, котлеты, салат оливье и сало, которое тётя Света из Херсона привезла вот прямо вот только что. А Вова, смотрю, что-то тушуется: краснеет, глазки бегают и всё отнекивается, ссылаясь на то, что у нас чрезвычайно срочные дела. И это тот Вова, который имел звание "Проглот"? Странно. Но мама была так настойчива, что даже памятник Казарскому не смог бы ей отказать.
— Ладно, — соглашается наконец-то Вова, — зайдём, только выйдем в подъезд перекурим.
Что за дела? Ну ладно, вышли в подъезд.
— Братуха, — начинает издалека Вова, — ну мы же с тобой братья, да? Давай носками поменяемся!
— А поцелуйте-ка меня в спину, Владимир, — так же издалека отвечаю я, — что за на?
— Эд, ну у меня носки дырявые!
— И? У меня-то целые.
— Эд, ну это же моя девушка, ну как же "сам погибай" — продолжает канючить Вова.
Тут мне крыть уже нечем. Суровое братство морское, мать его.
Снимаю носки, отдаю ему. Он мне протягивает свои. То, что это носки, я понял только по наличию характерной резинки — всё остальное состояла из отверстий различного диаметра.
— Вова, да на хрен ты их вообще одел?
Но Вова меня уже не слышит, довольно похрюкивая, натягивает мои. Я, конечно, его носки выкинул. Сидел за столом босиком, ссылаясь на редкую пяточную аллергию на хлопок.
— Да, какую страну развалили! Нормальной синтетики уже не купишь — горячо поддерживала меня тётя Света из Херсона.
Другой раз возвращались с ним из увольнения по Северной стороне в альма-матер свою. Темнота. Ранняя осень, мы в бушлатах и бескозырках неспеша бредём, наслаждаясь шикарной крымской осенью. Выруливаем из-за угла и видим патруль из лётчиков. Лётчики нас тоже видят. Классовая ненависть и всё такое, ну вы же понимаете.
— Товарищи курсанты! — обозначает свои намерения поближе с нами познакомиться старший патруля в звании целого капитана.
— Бежим! — кричит Вова и срывается в соседнюю улицу.
Чего нам бежать, я не понял. Увольнительные у нас есть, форма одежды в порядке, но, опасаясь под пытками в комендатуре выдать имя товарища, бегу за ним. Лётчики радостно топочут сапогами сзади. Петляем по полутёмным улицам дружной группой из пяти человек. В итоге заскакиваем в глухой, тёмный двор с одной лампочкой на входе.
— Давай к стене станем, — предлагает Вова, — чтоб пуговицы не блестели, они нас хер заметят.
Прижимаемся к стене и стоим, наслаждаясь постигнутым искусством ниндзюцу шестьдесят восьмого уровня. Во двор врываются лётчики. Сначала тяжело дышат, потом начинают дружно ржать.
— Ну, дебииилы! — плачет капитан, — у вас же якоря на ленточках блестят!
Точно! Их же надо было в зубы взять!
— Вы откуда? спрашивает капитан отсмеявшись
— Из Голландии — понуро гундосим мы.
— В самоходе?
— Нет, вот увольнительные.
— А чего бежали?
— Хуй его знает, тащ капитан, — честно признаётся Вова, — инстинкт классовой ненависти сработал!
Отпустили нас лётчики, за доставленное им удовольствие, только пару ситарет стрельнули.
И таких историй с Вовой была — туева хуча. Сижу сейчас на балконе шестого этажа и любуюсь на стайки ласточек, шныряющих в синем-синем бездонном небе. А Вова не любуется — он погиб на подводной лодке "Курск". Спи спокойно, Вова, я тебя помню всегда и до сих пор не перестаю удивляться твоей жизнерадостности.
Помнишь, как мы спали на лавках, положив головы на плечи друг другу, когда нас выгнали из общежития из-за угрозы землетрясения? А как на хлебзаводе выменивали виноград на горячий хлеб? А как камни с крабиками доставали, надеясь на девичью благосклонность от нашей отваги? А как доставали редкие таблетки, в обмен на сексуальные услуги врачихам, чтоб маме твоей помочь?
Я — помню, Вова. Всегда буду помнить.
Это — наш учебный корпус:
